**

А мой мужчина, знаете, адвокат. И это даже не диагноз, а скорее стиль жизни и манера поведения в одном слове.
У него звериные, агрессивные повадки. Он напоминает цербера: выбирает себе объект для защиты и беспощадно выгрызает все, что хотя бы мало-мальски смахивает на опасность.
Он словно торнадо, только направленного действия. Оружие массового поражения, но со строго определенными для него самого границами.

У него три мобильника и он никогда не выключает их.
Под нашей кроватью лежит браунинг, второй лежит в ящике его стола и на нашем четвертом свидании он учил меня стрелять. Сумасшедшая романтика, правда?
В шкафу стоит сейф, который, даже если дом взорвется и сгорит ко всем чертям, уцелеет, и код к его замку знает только он и его душеприказчик.

Он всегда держит под жестким контролем все свои эмоции. Демонстрация чувств – это слабость. Это добровольная сдача всех франтов противнику.
Ему плевать на слезы: мои или его подопечных. Он никого не жалеет. Во всяком случае, он никогда не покажет своей жалости. И никогда не показывал.
Он выверяет каждое слово, каждую интонацию. Просчитывает каждый жест и каждую улыбку.
Его цинизм даст фору любому самому завзятому цинику. А его умение просчитывать ходы – любому шахматисту.
Он не умеет проигрывать. У него просто нет, не было и, видимо, не будет возможности научиться этой нехитрой науке.

А еще он холодный. Да-да. Как тот самый айсберг в том самом океане. И в его глазах льдисто-зеленого цвета никогда не отражаются его мысли. Только холод. Такой адовый холод, который незапамятному господину Фаренгейту и не снился.
Хотя… Если попытаться соотнести градусы его температурной шкалы с моим мужчиной, то картина получится совсем уж тоскливая.
Тридцать градусов холода по Фаренгейту в сердце. Минус сорок по Фаренгейту в мыслях. И запредельные минус сто пятьдесят по Фаренгейту в глазах. Сковывающий, испепеляющий, уничтожающий на месте холод.
Очаровательный, душевный парень он у меня, правда?

И, наверное, я бы его ненавидела. Но я люблю. И совсем не за ледяную бездушную агрессивность. Вовсе нет.
Я живу миллиметрами его нежности. Секундами его настоящего.
Когда он уже не помнит о необходимости прятаться в панцирь. Когда у него едва-едва хватает дыхания выстанывать моё имя. Когда он опаляет кожу дыханием около ста градусов по Фаренгейту.
Или когда он ещё не помнит, о необходимости скрывать себя. Когда он только-только проснулся и, пошатываясь, почти не открывая глаз, босыми ногами идет ко мне на кухню по старому, лакированному паркету и, дойдя, прижимается к спине и целует. Таким сонным, утренним поцелуем, в котором нет ни грамма, ни дюйма похоти. Только нежность. Только миллиметры восьмидесяти градусной нежности.
И плевать, что вместо того, чтобы отогреться после первой утренней чашки кофе, он просыпается и снова облачается в свой холод и бесчувственность.
И плевать, сотни раз плевать, что подруги глядя на него, сочувственно вздыхают и бросают жалостливые взгляды, думая, что мне достался тиран и деспот.
И плевать, тысячи раз плевать, что только я знаю, что этот зверь приручен. Что под мнимым внешним льдом кроется причина моей любви. Смысл моего существования рядом.
Секунды, которые я ловлю с жадностью и которыми живу от одного мгновения до другого. Миллиметры нежности. Граммы счастья. Дюймы его запрятанной любви.